Я амеба. Маленькая такая прозрачная амебушка. Лежу себе, никого не трогаю, пишу унылый пост. Мне все пофиг, я просто амеба. Меня ничего и никто не интересует, потому что я такая мааааленькая, ну просто малюуууусенькая амебушечка. Вот вы смеетесь, а не надо так делать. Амеба обидится и вырастет. Потом зохавает вас и вы больше не сможете смеяться.



Нет, я не выжил из ума. У амебушек его вообще нет. У них нет ни ручек, ни ножек. Им их поломала природа, а кожу погрыз грибок, остальные кости - попалило солнышко. И осталась амеба без тела. Стала она маленькой жижей, без ручек и без ножек, без мозга и без скелета. Маааленькая амебушка не грустила, и не грустит и сейчас. Нет. Амебушка радуется жизни и пишет унылый пост, над которым в будущем сможет поржать.

Готовимся к Новому Году!

Обычно я не делаю из этого праздника особого ажиотажа. Не заготавливаюсь за неделю подарками, не хожу в гости и гости не ходят ко мне, не наряжаю йолку, не готовлю много вкусностей, не смотрю поздравлений президента, не леплю снежинки на окна и не зажигаю гирлянд. Я малообщительный человек, поэтому мне не с кем гулять после полуночи и некого поздравлять смсками. Почти полность живу в сети. В сети и праздную все мероприятия. Но почему-то кажется, что следующий год встречу как-то иначе...

Мы сражались долго. До последнего крика, до последнего вздоха. Хотя ни один из нас не понимал, за что же мы должны таскать на себе всю эту пластмассу, бороться за что-то, убивая себя. Но так же ни один не сказал и слова, когда в него вливали кислоту, превращали в миллиарды молекул, насмехались над всей решимостью защищать то, чего не понимаешь.

Когда впервые огонь из подземных шахт вырвался наружу, никто не придал этому значения. Когда во второй раз разошлась земля, лишь беспризорники забеспокоились, ведь им на земле стало жарко сидеть. И вот когда в главном секторе Колонии26 образовалась дыра, власти поняли, их научные исследования пошли крахом.
Нашу армию послали уничтожить все, что будет извергнуто дырой. И мы пошли. Нам просто сказали - мы пошли. Забыв о семьях, о детях, о родителях, взяли в руки оружие и ушли.

И вот теперь, лежа в этой самой дыре, моими соседями являются тысячи останков солдат, ученых, простых людей, тварей из-под земли. Тысячи слепых глаз смотрят на меня и пытаются забрать с собой, в мир мертвых. Тысячи оторванных рук и ног грубо ласкают мое тело, замазывая кровью, гноем, слизью. А я лежу и смотрю в красное небо. Смотрю, как в нем отражаются численные атаки солдат, как беспечно их атаки отбиваются, как еще один труп падает в яму.
Просто лежу и вспоминаю жену. Она у меня красивая, за это ее люблю, и за ум, характер. И за то, что родила мне двух замечательных детей. Их я тоже вспоминаю. Теперь мои дети будут без отца. Их некому будет свозить на закрытые водохранилища ловить рыбу, в подземные теплицы собрать грибов. Теперь они полусироты. Маленькие, наивные. Они, наверное, пойдут по моим стопам, пытаясь бороться ни за что. Бороться из принципа, лишь бы дали возможность кого-то убить, покалечить. Мои дети будут убийцами…
Я лежу, смотрю в красное небо и понимаю: я не хочу умирать. Не хочу гнить в этой каше людских тел, не хочу умирать, давая возможность сделать из моих детей убийц. Я должен выжить, хотя бы ради них, моих малюток.

Отбрасываю чье-то разорванное туловище, пытаясь подняться. Опираюсь рукой о камень, он шершавый и холодный. Странно. Сдираю ногти в кровь, вылезая наружу. В ходе освобождения себя из плена крови, слизи, гноя, мяса, костей, вывихиваю запястье. Больно, но я не должен чувствовать боль, я – солдат. Один выступ остался, крошечный выступ и я буду на свободе, я смогу вдохнуть запах живых людей…

- Зачем я тут?..
- Вы теперь наш новый проект.
- Мои дети меня убьют. Они убийцы. Они найдут и вас…
- Вы мертвы, вас никто не найдет.

Сквозь сон слышу тихое шуршание его шагов. Подходит к кровати. Да, боится, ведь знает, что со сна я могу его задушить или ударить, а, может, даже и убить в приступе гнева. Ведь я не люблю, когда мой покой нарушают. Когда какая-то мелочь трется об руку, как сейчас, пытаясь призвать мою благосклонность. Когда ласково щекочет пальцы, думая, что это меня не раздражает. Увы, подход неверен, казни не избежать.

Читаю книгу. Вижу, как он хочет рассказать о своих муках, но опять боится потревожить покой. Верно, лишний раз отвлекаться ради нескольких ударов мне не хочется. Мучайся, плачь, бейся в судорогах, хоть круши мир вокруг, но ко мне не смей подходить, жалкое существо.

Его глаза хотят мне поведать страшную тайну своего нутра, только вот знаю, что это за тайна. И вновь боится. От каждого моего движения убегает прочь, от тихого шороха страниц втягивает голову, от мерного вдоха издает тяжелый выдох. А мне нравится его пугать. Нравится чувствовать власть над тем, кто сам по себе, кто ни с кем не считается, кто смотрит на всех свысока. А на меня смотрит украдкой, ведь я для него – Бог. Он мне поклоняется, подставляет чрево, показывая, что я могу делать все, чего захочу.

И я вижу, как он, преодолевая страх, подходит и пытается сделать вид, будто желает меня, моего общества. Но это все лицемерие! Не бывает никакого желания, не бывает таких чистых взглядов без корыстного умысла! Ненавижу его, всю его сущность, всю его гнилую душонку. Пусть волки в лесу раздерут его на части, поедая скользкие кишки. Такие же скользкие, как и он сам.

- Уйди, тварь, не дам тебе мяса. Жди своих хозяев.

Непонимающе наклоняет голову, заглядывая мне в глаза:
- Мяу?

Ненавижу это гадкое, лживое отродье.

Почему ты преследуешь меня? Зачем ты выкладываешь мои мысли за свои? Почему ты считаешь мои чувства своими? Неужели тебя настолько ломает Система, что ты цепляешься за все, что может удержать на плаву? А ты хоть раз подумала, как меня твой груз тянет ко дну? Как мне болит рука, что удерживает твое пустое тело?

Их корабль потерпел крушение. И вот теперь море ласково покачивает деревянные обломки, на которых сидит маленький ребенок и кошка.
- Не бойся, Киса, мы умрем скоро. Только подожди.
А кошка и не боится. Потому что она уже привыкла повиноваться каждому слову хозяйки, она будет рада умереть со своей девочкой, что сейчас одеревенелыми пальцами чешет за ушком.
Кошки - тупые существа. Они не хотят думать сами, лишь копируют мысли, чувства, действия своего хозяина. Они преданы только тому, кто их кормит. Они живут только там, где могут впитать больше информации, боясь думать самостоятельно.

Прогнившая доска ломается – девочка с кошкой падают в соленую воду, барахтаясь на поверхности. Кошка вцепилась острыми коготками в тонкое ленте платье своей хозяйки.
- Киса, отцепись, ты меня на дно тянешь, мне трудно… пожалуйста.
Но кошка не будет выполнять просьбы девочки, потому что не знает, откуда потом будет черпать информацию, идеи, мысли.

В итоге девочка превратилась в белый кусок просоленного морской водой мяса. Трупы всплывают, будто туристы, что загорают на воде. Только кошка сидит на груди у девочки и спокойно вылизывает лапу, фыркая от капель, что попадают в нос. Она еще не знает – девочка не просто уснула. Теперь некому кормить, ласкать, давать информацию.

Что же будет с кошкой? Она тоже умрет? Или доберется до земли, ища нового хозяина?
Лучше б умерла…

- Давай, попробуй. Тебе понравиться…
Кто-то тряс маленьким мешочком перед глазами. Наверняка, наркотик. Нет, не хочу, мои серые краски натуральней тех, ярких. Я ведь могу видеть разные оттенки, различать чувства этих серых тонов. Кто-то нарисовал карандашом мне картину. Очень красивую, тусклую, серую. И я не хочу, что бы акварель вдруг ее испортила, размыла четкие контуры границ.
Наклоняюсь к протянутой руке и вдыхаю тонкий запах грифеля. Красивая прорисовка, почти натуральная.
- Что ты делаешь? – Слышу смех остальных фигур рисунка. – Держи таблетку. Легче будет. Весь мир будет лучше. Это счастье. Только одна таблетка. И вот оно, твое счастье.
Счастье. Странно. Мое счастье кроется за небрежной штриховкой обычного карандаша. Но оно не хочет выходить из черной тени, предпочитая незаметность. А ради чего?
Если тебя не замечают, ты не существуешь. Сначала тебе говорят, что все нормально, в ответ на «как дела?», потом, здороваясь, не смотрят в глаза. И вот тогда начинаешь понимать – глаз уже не видно, их стер художник с картины, посчитав ненужными. Далее, исчезает рот, ведь никто не хочет слушать тебя, а потом и весь ты исчезаешь.
А ради чего? Что бы никто не трогал, не донимал. Странный ты, штрихованный рисунок, я тебя совсем не понимаю.
Поднимаюсь с пола и иду к черноте, за которой должен быть мой рисунок. Все как-то непонятно смотрят, будто не верят, что я больше не прозрачен, а также сер, как и они. Подошедши почти вплотную, втягиваю аромат карандаша. Не медлю и провожу рукой по рисованной щеке.
- Обкурился, мальчик? – Странно, я и не думал, что в моем мире можно воспроизвести такой мерзкий смех. Ошибка, такого не может быть. - Говорили же тебе, нельзя со старшими дружить.
- Почему карандаш сделал ошибку? – Вглядываюсь в мутные глаза, опуская руку куда-то ниже, на грудь. – Ведь не должно быть в моем рисованном мире ошибок. Почему?
Похоже, никто не понял меня. Странно, я же говорю простые слова, а они не понимают. Опять мой штрихованный рисунок начинает смеяться.
- Красивый ты, мальчик, даже жаль тебя…
Я почувствовал, как кто-то обнял меня сзади. Крепко обнял, задохнусь. А зачем ты со мной так грубо? Я не хочу в своем мире, что бы губы так болели от твоих поцелуев, и что бы одежда рвалась. А сзади все сильнее стискивают – в глазах оттенки серого меняются черными.
Опять я оказываюсь на полу, только в этот раз на коленях. Больно так стоять, ведь руки почему-то заломаны. Мой рисунок опускается ко мне и своей серой рукой касается моего рта, след останется.
- Открой… пожалуйста.
Зачем мне открывать рот? Я ведь ничего не хочу говорить. Но все равно подчиняюсь и приоткрываю губы. Чувствую, как что-то, такое же штрихованное, легко входит в глотку и с ожесточением начинает биться внутри, наталкиваясь то на щеки, то на нёбо, то на стенку горла. Закрываю глаза, предоставляя возможность карандашу далее творить картину моего серого мира. Еще немного, и я начинаю задыхаться. Пытаюсь вырваться, но бесполезно – руки, что удерживают меня, очень сильны.
Почему? Зачем карандаш так предательски повел себя, заставив меня плакать, стирая серые оттенки? Как-то все слишком быстро заканчивается, но темнота не отступает. Наверное, я потерялся в подсознании.

- Ты жив? – Голос, какой-то отстраненный, далекий, показывает выход из подсознания.
- Нет, а почему ты спрашиваешь? – Слышу хмыканье.
- Что бы понять, следует ли дальше рисовать картину? Может, мне прекратить? Выбросить карандаш?
- Нет, не нужно. Мне нравится. – Берусь за ручку двери, что выведет меня назад в рисованный мир.
- Спасибо.
- За что? – Удивляюсь. – Я ведь ничего не сделал.
- За то, что смог оценить и принять.

- Выпей таблетку. Она подарит счастье. – Смотрю на маленькое бледное пятно, лежащее на серой руке.
- Счастье? А там будет мой штрихованный рисунок?
- Там будет все…
Доверчиво принимаю таблетку и, не задумываясь, глотаю.

Странно. Ничего нет. И почему я не могу рассмотреть оттенки белого?..

Как же я давно этого ждал. Наконец свершилось! Я простудился. Вот уже почти год как я непрерывно болею. Даже таблетки и сиропы никуда не прячу, ибо знаю, что через неделю они опять мне понадобятся.
А вообще, хочется уснуть и проснуться где-то две недели назад. Тогда я не знал этого нелюбимого человека, был в хорошем настроении и здравии. А теперь постоянное угнетение на душе. Чувствую, что вгоняю себя в депрессию. Все, над чем работалось полгода, куда-то ушло, разлетелось в прах. Все хорошее настроение, все фотографии, где улыбка естественна, вся та жажда общества.
Дерьмово, очень.

Если раньше времени было навалом, хоть лопатой греби, то теперь его не хватает. И даже не понимаю почему, ибо режим дня не намного сменился. Ну да, начала читать что-то кроме фанфиков и книг, не относящихся к учебе, но и то это только на час в день.
Гулять начала чаще. Теперь знаю, что такое улица; ноги, которые болят от длительной прогулки; лазанье по деревьям, стройкам; одна бутылка пива, которая распита так, что под гитару орется все, что знается (те же химические, физические законы умных дядек, формулы тригонометрии и пр.). Знаю, наконец, что такое люди, которым наплевать друг на друга, но им все равно вместе интересно, потому что им пофиг.
Правда в моральном плане испортилась как-то. Скорее всего, переходной возраст кончился, да и задолбалось глобально мыслить и строить планы на будущее.
Я – дите! Дитям свободу, пиво, жвачьку!

Копая землю, мы не знаем, что увидят глаза под слоем песка, между миллионами песчинок. Возможно, это будет дождевой червь или личинка жука, а, возможно, там не будет ничего. Просто еще один миллион песчинок.
Спина болит от ударов батога, руки терпнут от лопаты, а кости выламывает от дротов, проведенных для большего контроля над киборгами. А Командор-78 только смеется и еще сильней замахивается для удара, полагая, что мы уже ничего не понимаем, что мы набрали достаточно процентов Виртуальности, что мы стали зависимы от нее. А сам-то лишь поворачивает свой регулятор на максимум, сжигая разум, набирая все большие цифры.
Недавно между рабами ходили слухи, что после 100% есть жизнь. Что-то похожее твердили ученые про Апокалипсис, зазывая не паниковать и не убегать под землю. Кто-то не послушал их, кто-то послушал. Одни теперь под землей, а мы – тут. Для подземников жизнь продолжилась, а для нас настал Конец. Всей наземной цивилизации настал конец. Сейчас все живет за счет Виртуальности, которую закачивают через эти гребаные дроты, повышая коефициент искусственности. После 100% нету жизни. Что-то есть, но это далеко не жизнь.
Кидая лопатой свой следующий миллион песчинок, мы открываем мир поздемников, ища новый материал для Высших. И никто не знает, чего ожидать – очередного червя, или свежие клетки, новую материю, светлое будущее.

летнее настроение, ожидание долгожданного отдыха на море, солнце над головой, невыносимая жара...
и все равно хочется осени или зимы, чтобы было холодно, противно и хотелось летнего настроения, ожидания и этого долбанного солнца над головой.